Рыба застукала меня, когда я сидел на подоконнике в туалете и пускал дым, в открытое настежь окно. За окном был май, белый, от цветущих вишен, и серый дым легко, словно сахар в кипятке, растворялся в прозрачном воздухе, не оставляя не запаха, не следа. Я провожал дым взглядом и немножко ему завидовал: вот он есть, а вот – его нет. Мне и самому бы хотелось раствориться в прозрачном воздухе, как сигаретный дым, без всякого сожаления. Откровенно говоря, мне было так плохо, что я и головы не повернул на звук открывшейся двери.
Но это было потом.
А сначала я стоял у моего любимого подоконника почти в самом конце школьного коридора, тупо смотрел в окно и думал всякую чушь. Иногда очень полезно подумать о какой-нибудь белиберде, чтобы не зацикливаться на главном. Вот я и думал.
Например, о том, что все школы похожи на пчелиные ульи. Особенно по утрам, когда в школо-улей слетаются пчело-ученики. А как слетятся, начинается такое жужжание, хоть беги! То есть улетай.
Но если ты сам такая же пчелка, то улететь тебе некуда. Остается лишь прижаться лбом к оконному стеклу, заткнуть пальцами уши и смотреть в манящее пространство улицы.
А в этом паршивом школо-улье даже если ты стоишь один в самом конце коридора, даже если ты зажмуришь до боли глаза, все равно тебя достанет чужое жужжание. Тем более если это жужжание как раз тебя касается!
Отличие школы от улья – если вирус попадает в улей, то пчелы умирают все вместе, а если клевета незримо витает по школе, то она поражает лишь одну особь. Одну пчелку из огромного улья.
И самое скверное, что эта пчелка – я…

Ужасно дурацкие мысли лезут в голову, когда стоишь у окна, смотришь на утреннюю улицу. А на самом деле не знаешь, что тебе делать – то ли, как ни в чем не бывало идти в класс, то ли, наоборот, как ни в чем не бывало вовсе уйти из школы, чтобы никогда в нее не возвращаться. Но в том то и суть, что в моем положении ни выйти, ни войти как ни в чем не бывало уже нельзя.
Если только – через окно?
Но я же, не пчелка все-таки.
Не летаю.
А вокруг: «Жу-жу-жу, жу-жу-жу, жу-жу-жу», - и все о тебе.
Хоть заткни уши ватой, все равно никуда не деться от этого гнусного «Жу-жу-жу». Хоть до боли зажмурь глаза, а все равно увидишь позорную надпись, сделанную белой краской на красной кирпичной стене, ужасно неприличную, и что, самое обидное, не без моих инициалов.
И вот что самое обидное – хоть лоб расшиби, а понять за что – невозможно.
Нет, правда, что я им сделал?..

Артем, слыш, Артем, пошли в класс – Это подошла ко мне Лика Глянцева. – Звонок сейчас будет, физика…
«Какая блин физика, зай?» Это я, называется, молча глотал слезы, и даже не посмотрел на свою подружку.
- Да ну брось. Плюнь, – порекомендовала она.
- А ты бы плюнула?
- ну, я… - Усмехнулась Глянцева, и ее усмешка красноречивее всяких слов сказала, что она сделала бы, если бы какой нибудь ублюдок даже не краской во всю стену, а гвоздем выцарапал на заборной доске про нее подобную гнусь.
Ли, то есть Лика Глянцева, - моя единственная подружка в этом классе, в этой школе, и вообще в этом городе. Девка – кремень.
- Узнать бы кто это сделал, какая сволочь… - мечтательно произнесла она. – Хотя чего узнавать, козе ясно.
- Мне все равно, – отозвался я.
- Ладно, все равно, – не поверила Ли. – хочешь, после уроков…
- Не хочу – Я перебил ее и повторил – мне все равно.
- Извини, Тём… Это я так, без прикола, с дуру. Нет, правда, что так и будешь стоять?
- Так и буду.
- А вот я бы на твоем месте…
- Повторяю: мне все равно. И ты не на моем месте. – отрезал я.
Лика вздохнула и тоже уставилась в мое окно. Хотя мне от этого легче не стало.
Мне стало не ловко, что она рядом. И ей, видно, не ловко было стоять рядом со мной на виду у всех – будто к «славе» привязалась. Хотя вряд ли. Она вообще из тех, кому плыть против течения всегда веселее.
Постояли. Помолчали. Потом Ли вздохнула, и как больная корова произнесла:
- Ну, я пошла.
Ну, я кивнул. В самом деле, глупо стоять у окна вдвоем, когда хочется побыть одному.
- Иди, дорогая. – простонал я, потому что ничего нет глупее слушать чужие советы, если ты в них не нуждаешься. Вернее, нуждаешься, ну не слушать. Что она может мне посоветовать? Войти в класс и влепить еще одну пощечину этой дуре? А дальше что?
Лика сунула мне в руку твердую пачку Винстона, как будто читала мои мысли и поняла, что только в этом я сейчас нуждаюсь.
А я поплелся в сортир. Мне было нужно побыть одному. В этой дурацкой школе, единственное место, где человек может поговорить сам с собой – лишь общественная уборная.
Парадокс.
В сортире, чтобы не пахло хлоркой, я открыл настежь окно, забрался с ногами на подоконник, уткнулся головой в колени и… заплакал.

Эти зимние каникулы для меня затянулись очень надолго. На неопределенный срок. Моего папу в очередной раз перекинули с одного места службы на другое.
Он у нас военный.
За всю мою жизнь, а мне как-никак 17, отец три раза менял место дислокации. И мы, естественно, вместе с ним. Была бы моя воля, я бы из последних сил уцепился бы за вокзальный перрон, и никуда не тронулся бы из Ё-бурга. Там для меня все были родными, и я была своей.
У Кира, точнее, у его отца, была голубятня. О, это было чудесное место. Там мы прятались от всех неприятностей, пережидали любые бури. Да что там говорить, именно там я ощутил на своих губах вкус первого поцелуя. Кир и поцеловал…

Что же касается поцелуев, то почему бы нам не поцеловаться? Во-первых, поцелуй двух парней это не самое противное занятие на свете. Во-вторых, кроме нас с Киром никто об этом узнать не мог. И в третьих, я тогда кажется, и правда любил его.
Но если любил – тогда почему кажется?
То-то Кир заглох как мотоцикл без бензина. Да и вообще, есть сильное подозрение, что Кирилл на той голубятне целует другого парня. Даже знаю кого…
Какая уж здесь любовь?
Впрочем, как говорит Лика: «Хватит пить компот и верить в Алые Паруса, которые уже давно превратились в рваные тряпки». Это к тому, что взрослеть пора.

Как говорил лис из Маленького Принца «Нет в мире совершенства…», имея в виду, что нет в мире мест, где нам безоговорочно было бы хорошо. А такие места, где нам безусловно плохо, к сожалению, есть…
Таким местом для меня стала эта школа, переименованная в первую. Видите ли, это самая показательная Московская школа, где учатся все самые-самые сливки общества с богатенькими родителями.
А мой папаня считал, что у меня должно быть самое лучшее. И поэтому долго добивался, чтобы меня туда взяли. Отец мой – полковник, и если он сказал, то непременно сделает.
А пока, практически весь январь, я убивал время в кафешках и прогулках по незнакомому городу.
Родители, очевидно, чувствовали свою вину передо мной, поэтому в тайне друг от друга совали мне денежку, мол, развлекись. Не будь я дураком, я бы мог сколотить не плохой капитал, но спускал все деньги  на ненужные мелочи, звонки Кириллу в родной город, и одноруким бандитам. Папа мой на мамке-то женился, из одного честолюбия.
Она, мама забеременела мною в 17 лет, от «кадета», то есть от студента ВВУ, в народе от моего папы. Но любви между ними не было, так уж вышло.
Мама ни слова не сказала тому кадету, что беременна. Мол, бог с ним. Пусть лучше и не знает, чем она, мама, будет чувствовать себя виноватой и не любимой. Через месяц он закончит свое ВВУ, уедет, и забудет, не мучаясь совестью, что бросил девушку.
Понимаете, какая учесть меня ждала? Впрочем, ничего трагичного, обычная история. Наверное, мир вполне обошелся бы без меня, а я без него.
Когда кадет уехал себе, моя мама  раскололась перед бабушкой.
И бабушка написала кадету письмо, мол, если у вас еще есть капелька совести, вы вернетесь. Бабушка у меня человек удивительный.
Всю эту историю я узнал только благодаря тому, что случайно наткнулся на эту телеграмму, копаясь от скуки в отцовском старом планшете, где он хранит всякие судьбоносные документы. Вот и родился я, так сказать, результат маминой глупости и отцовского самолюбия.

Так и тянулись мои серые будни, прогуливаясь по магазинам, я натыкался на красивых куколок, но меня не тянуло к ним вовсе.
Не буду рассказывать про город, его историю, памятники, музеи, архитектурные и прочие достопримечательности. Не стану описывать магазины, бары, различные клубы и кафетерии, в которые я нередко заглядывал, чтобы почувствовать себя взрослым.
Однажды, я забрел в кафешку с сомнительным названием «Голубой Вагон». Я и подумать не мог, что название играет столь важную роль в самом заведении. Я себя, как таковым гомосексуалистом не считал, весь опыт для меня – это Кирилл, можно сказать, простой эксперимент.
Я заказал кофе, пирожное и безалкогольный коктейль. Как говорится в одной чудной книжке «Сижу на люстре, починяю примус, никого не трогаю…» Но чувствую, что-то тут не так. В-первых, музыка – попса галимая, во-вторых, все пялятся на меня странно, будто все белые, а я негр. А в-третьих, ну это я не сразу заметил, ни одной девушки в круг сплошные парни. Причем сомнительной ориентации парни.
Пока я соображал, что бы это значило, за мой столик, нагло заперев меня у стены, подсел какой-то парень. Сказал, что его зовут Демьян.
Сразу без перехода на личности, он предложил поехать к нему. И бумажник открыл – Сколько? Двести?
Я обалдел. Никогда не думал, что жрецы любви стоят так дешево. Но обалдел, я, конечно, не от цены, а оттого, что меня покупают. Причем так нагло, как будто я просто на прилавке сижу.
- Эй, красавчик, тебе что, мало? Ну, бери пятьсот. Хочешь? – он продолжал торговаться, думая, что я набиваю себе цену.
А я так и сидел с огромными круглыми глазами и не мог сказать ни слова.
- Тыщу хочешь, да? Ну, бери. Ишь ты какой, дорогой – золотой. – Рассмеялся парень.
И тут только до меня дошел весь смысл.
- Знаешь что, Демьян? – начал я. Он только улыбнулся и пододвинулся ближе. – У меня папа полковник. И если я не вернусь домой до девяти, он всю Москву перевернет. Ну а если найдет меня у тебя, знаешь, как тебе плохо будет?
И, видно, парень испугался, потому что лицо его приобрело серьезный вид, и он, пробубнив что-то невразумительное, удалился.
Я тоже не стал задерживаться.
Но дорогу к этому кафе попытался выбросить из головы.

Ну, вот как-то однажды, сижу я на скамейке, и подходит ко мне девушка. Не будь я дураком, я конечно сразу бы понял, что это за фрукт. Но не тянет меня на эффектных стервочек, черт возьми.
Подходит и говорит – Меня Кристина зовут.
Ну, я тоже представился, и предложил ей присесть.
Девушка, не дура, сразу начала кокетничать со мной. Но голова была забита совсем другим, она что-то говорила, а я молча слушал, изредка кивая головой.
- Артем, а почему ты такой странный? – Кристина вдруг поднялась со скамейки, и встала передо мной, показывая свою безупречную улыбку.
- А должен клоуном быть? И вообще, что ты ко мне привязалась, кукла крашенная? – забыв про правила приличия, я вывалил все, что думал о ней. И мне не было даже стыдно.
Ха, видели бы вы, как у куколки начало меняться хорошенькое личико! Оно превратилось в оскал, и из ее рта полилось несвязанное шипение. Это меня раззадорило.
- Что? Да ты… ты знаешь кто мой отец?! Да я тебя в порошок сотру… - Кристина кричала на всю улицу, а я будто не слышал.
И она сказала что-то еще.
А мне то что? Я пустых угроз не боюсь. Пусть ее папа хоть князь всея Руси.
- Смотри, ноготочек не сломай, детка. – Я хихикнул и ушел.
Но чувствовал, как красавица сверлила мою спину обжигающим взглядом.